Маскарад — повод сиять ярче, чем ты когда-либо был способен, но, разглядывая многоцветье масок и нарядов, Мария могла заключить, что у неё и то, и другое, было наиболее вычурным в отличие от прочих. Словно бы даже сейчас, пытаясь сокрыть свою личность, они держались в определённых, привычных им рамках... ну или просто не могли себе позволить купить целый образ всего на один вечер.

Так или иначе, для неё игра в прятки окончилась, даже не успев начаться — в тот самый момент, когда прозвучали первые ноты её открывающей вечер песни. Этим же можно было оправдать её выделяющийся старомодный наряд с пышным кринолином — словно бы ей нужен был для него повод — как исполнительница, а не простая гостья, она должна быть запоминающейся. В этом были и свои минусы.

С масками у Марии был большой опыт, но конкретно с венецианскими — ничтожно маленький. В ней душно, можно назвать ошибкой нанесённый под неё макияж, но Мария назвала бы это тестом для своей косметики, с которым она пока справлялась — или по крайней мере так было, когда она в последний раз останавливалась у столика с напитками чтобы глотнуть шампанского и посмотреться в зеркальце. Возможно, стоило остановиться на другом варианте, более стандартном для присутствующих, укрывающих лишь половину лица, но ей совершенно не хочется весь вечер держать на губах притворную улыбку, словно бы она наслаждалась чужой компанией. Внимание утомляло.

Вот именно такое, подобное протянутой ей руке.

На язык просится вежливый отказ, прозвучать он не успевает — первее Мария вкладывает свою руку в чужую, как и было положено, и позволяет увлечь себя в танец. В общем-то всё равно, что к ней даже не обратились, молча протянув руку, и никоим образом не представились — даже не находись они на маскараде, интерес к личности рядом с ней не пробудился бы. Единственное, что кажется ей слегка странным, когда она пристально вглядывается в наполовину сокрытое лицо — это первая женщина за весь вечер, решившаяся её пригласить.

Её белое платье блестит золотом в ярком освещении зала при каждом движении, перья плавно покачиваются, увивая наряд и маску.

— Чудесный вечер, не так ли? — подаёт голос первая; бесстрастное лицо маски с нарисованной лукавой полуулыбкой неизменно, не имеет значения что скрывается под ней, но Мария всё равно улыбается — то ли по привычке, то ли чтобы придать голосу соответствующие нотки, то ли отвечая взаимностью на чужую улыбку. Не то чтобы врёт — музыка, зал, сама идея прекрасные, но её как и обычно не покидало опустошающее ощущение, что на этом празднике чего-то не хватало. Взгляд блуждает по вязи узоров на чужой маске, рассеянно она думает о том, что не имеет понятия как собеседница выглядит без неё, но кажется, будто та неплохо дополняла её черты и при этом привлекала к своей более громоздкой, представлявшей собой крыло бабочки, части внимание, отвлекая от чужого лица. Должно быть, именно такую функцию они и должны были нести. — Маска вам к лицу.

Не подозревая, насколько оказывается права в этом то ли комплименте, то ли мягком оскорблении.

Подпись автора

Танцам приписывают эмоциональность, страсть, волнение, энергичность. Мария после уже далеко не первого танца за этот вечер в них видит чётко выверенный порядок шагов и элементов, куда больше думает о том как она сейчас, должно быть, красиво выглядит со стороны, когда её пышная юбка даже при всём своём весе нескольких слоёв ткани задорно кружит на поворотах, ещё — о том какую тоску на неё наводят вольности, подобные огладившим её по плечам рукам; задержись они на пару мгновений дольше — вместо вежливого «я передам комплимент мастеру» пришлось бы щёлкнуть незадачливую партнёршу по носу.

Та, словно предчувствуя такой исход, возвращается к танцу, и продолжает пытаться заполнить пустоту и тишину меж ними типичными вежливыми разговорами. Роль — это ерунда, не потому что как событие из себя мало представляет, а потому что ей от неё ни горячо, ни холодно. Марии ничего не стоило бы изобразить наивное воодушевление от предоставленной возможности, какое она много раз видела у дурочек-сокурсниц и коллег, и какое уже выдавливала из себя, когда ей объявили эту новость, но...

— Для вас подобное событие стало бы радостным? — встречный вопрос не лишает её необходимости ответить, да и чужую позицию по вопросу проясняет мало — слишком общее замечание звучит из уст незнакомки. Музыка становится медленнее — в ней, в отличие от движений тела, Мария способна расслышать за грохотом что-то про душу и, быть может, даже так присущее ей самой спокойствие. Подобные медляки неизменно возвращали её воспоминаниями к выпускному, где каждый был смешон и неловок в своём стремлении ритмично покачаться под музыку, и в очередном перуэте она невольно обводит взглядом зал, отвлекаясь от своей спутницы, в надежде увидеть кого-нибудь столь же неуклюжего. — Я могла бы сказать, что мне не верится и это большая удача, но... — ничего; шаг ближе, рука ложится на чужие плечи, словно пытаясь прижаться, чтобы вкрадчивый шёпот был ею услышан несмотря на весь шум вокруг. — Думаю в такой ситуации первое, что нужно сделать — это как раз унять весь восторг. Мне хочется верить, что это закономерный итог моей работы и стараний, а не простое чудо.

В конце концов, это лишь новая рабочая задача, а не захватывающее приключение.

— Что же до вашего вопроса... Думаю, меня порадовала «развязка», — что бы это не значило в веренице вариантов.

Подпись автора

Разговор — преувеличенно вежливый и бессмысленный, Мария не против ещё немного поиграть в пинг-понг всеми этими фразочками, но постепенно начинает от них уставать. Не будь они параллельно заняты танцем, она бы уже давно отвлеклась на что-нибудь более интересное, едва слушая собеседницу. Скучно. Даже немного раздражающе — в том как порой резкость и живость их движений противоречат тону, заданному оркестром. Словно происходит что-то неправильное.

Мария всё равно позволяет ей вести и безропотно поддаётся всем выпадам — танец, в общем-то, тоже не то, что имело для неё значение. Скоро он закончится, как и весь этот вечер, и она забудет и об этой женщине, и об их разговоре, если только они не пересекутся вновь на сцене или за её кулисами. Тогда придётся с трудом вспоминать её заново...

Словно бы желая оставить о себе яркие воспоминания, незнакомка разрывает привычный вялотекущий ход разговора. Мария слышит, но словно бы не сразу осознаёт смысл только что произнесённых слов, некоторое время молчит, не ошарашенная, но определённо над ними задумавшаяся. Даже позволяет к себе прижаться, как бы опасна не была подобная близость после таких угрожающих фраз.

— Правда? — Мария не уверена, что чувствовать по поводу подобных неожиданных заявлений — удивление смешивается с пробудившейся толикой любопытства, в то время как всё это накрывает холодящая волна мурашек. Наверное, должно быть не по себе, но она улыбается, слегка наклоняя голову набок. Нет, всё-таки её маска была верным выбором. — И как же вы планируете это сделать?

Это всё ещё выглядит просто движением танца, когда Мария выворачивается из чужих рук и, кружаясь, набирает дистанцию, кончиками пальцев, облачённых в перчатку, по-прежнему держась за чужую руку. Она вглядывается в открытую часть чужого лица, пытаясь усмотреть улыбку или иное выражение, подразумевавшее бы в произнесённом шутку.

Кто эта девушка? Особенно после фразы о постановке — фанатка, соперница, коллега? Мария не сомневалась, что у неё могло быть полно злопыхателей, но никто ещё не действовал так грубо и прямолинейно.

— Сомневаюсь что в сюжете есть место подобным сценам. Вы, должно быть, ошиблись, — словно они по-прежнему говорили о пьесе.

Подпись автора

Незнакомка говорит так, словно могла знать, что скрывалось у Марии на душе, но по-правде говоря, она и сама не была уверена, что же там было. Слова её, с одной стороны довольно точные применительно к Марии, с другой — были общими и подходящими любой другой не лишённой самоуверенности актрисе, поэтому она не обманывается этой тирадой, но отдаёт должное попытке, которая вполне была способна произвести правильное впечатление. Она не сразу замечает, что на неё саму его произвести всё же удалось.

Ей не нравится этот разговор и то к чему он идёт, хочется уйти, но в то же время нет никакого желания показывать свою обеспокоенность происходящим столь трусливым побегом, это не то какой она была и хотела быть. Они просто разговаривают, верно? Это всё пустая болтовня.

Ей не нравится то ощущение, с которым она позволяет новые неожиданные для себя выпады, словно ею управляли, как марионеткой — и если прежде ей было просто всё равно, находится ли она в чужих руках, сейчас это вызывало дискомфорт. Мария продолжает двигаться по инерции, но изменения в ней, не озвученные прямо, всё равно очевидны — прежде чёткий шаг словно слегка запаздывает, не двигаясь вместе с партнёршей, а догоняя её, прежде с лёгкостью дававшиеся выпады и элементы танца порождают лишь напряжение в теле и лёгкое сопротивление, когда её подталкивают в толпу, чужую руку в своей она сжимает крепче, сдерживая смех. Было бы невежливо.

В ответ её собственную сжимают куда крепче — «мне больно», хочется обозначить в надежде, что хотя бы среди людей незнакомка будет вести себя смирно, но вместо этого лишь улыбается, наконец не сдержав лёгкого смешка, стоило прозвучать ещё одной практически прямой угрозе.

— В вас полно драматизма, — несмотря на вежливое обращение, тон предельно насмешливый. — И самоуверенности, если вы считаете, что имеете понятие о том, что мне дорого. Полагаю, мне стоит пожелать вам удачи?

Играть по её правилам совершенно не хочется, но Мария следует и за её очередным выпадом, лишённая иных вариантов, и за выбором обращений друг к другу. Упасть — не страшно, но оказавшись едва ли не сброшенной и пойманной над полом, она чувствует как начинает заходиться сердце, когда незнакомка нависает над ней столь близко.

Наверное, стоит послать девушку к черту вместо выполнения этой просьбы или даже требования, и всё же ей любопытно. Мария медлит, строя догадки о том, что за личность встретит её за этими узорами бабочки — происходящее интригует, словно бы, бережно снимая маску с чужого лица, она распаковывает подарок-сюрприз, не имея понятия кому, когда и как могла бы насолить так сильно, что кто-то пожелал разрушить её жизнь. Мария делала много вещей, в том числе гадких и недостойных, но сломала ли она чью-то жизнь своими играми? Не сказала бы.

Крыло бабочки остаётся в её руках, взгляду предстаёт чужое лицо во всей красе, но... Отсутствие маски ясности не вносит. Мария некоторое время вглядывается в лицо напротив, но в её глазах нет ни капли узнавания, она лишь оценивающе изучает его черты, нисколько не сомневаясь в простой истине — она её не знает. Окажись они знакомы, это бы многое объясняло, но увы. Это почти разочаровывающе.

— Если бы не этот гадкий шрам, я даже могла бы сказать, что ты симпатичная. И что дальше?

Подпись автора

Улавливая прорвавшуюся в чужие слова поспешность, Мария в удовлетворении осознаёт одно — замысел незнакомки, если он и был, уже пошёл не по плану. Она должна была её узнать? И что тогда? Прийти в ужас, что-то осознать, а может быть даже в чём-то раскаяться? Глупости. Даже если бы она её правда узнала, сделать вид, что встречаешь её впервые — звучит как правильная тактика действий в подобной ситуации, когда за все нелепые угрозы хочется кольнуть в ответ. Марии всего лишь повезло, что для претворения её в жизнь ей даже не нужно притворяться.

Взгляд, выражение лица, формулировки и тон — всё в ней Марию забавляет теперь, когда имя ей точно так же ничего не говорит, обесценивая всю эту драматичную речь — может быть, на задворках сознания шевелится смутное воспоминание, но оно едва ли способно пробиться на поверхность спустя столько лет. Она уверена, что незнакомка ошиблась.

— Ты обозналась? — не сумев произвести на неё впечатление, девушка помогает ей подняться и встать ровно, наконец отступает, тем самым обозначая конец их танца. То как она тушуется при том, какой напор оказывала совсем недавно и какие громкие слова говорила, выглядит как брешь в чужой обороне, позволившая Марии ощутить себя вновь в выгодном положении.

— У меня никогда не было подруг с таким именем, — оборви она фразу после слова «подруг» получилось бы честнее. С этой фразой Мария приподнимает руку с маской, которую ей только что разрешили оставить себе, демонстрируя украшение, и разжимает пальцы, позволяя ей свалиться на пол — куда-то под ноги ко всем танцующим, которые вмиг растопчут бабочку, даже не заметив.

Шаг — ничтожное расстояние, но и его не остаётся, когда Мария вплотную прижимается к Катерине и кладёт пальцы на её щёку — даже через плотный слой ткани ей кажется, что она чувствует как контрастирует с гладкостью шёлка слегка шероховатая, изуродованная зарубцевавшаяся кожа шрама. Поднимает на неё взгляд слегка прищуренных в усмешке глаз.

— Я так понимаю, это всё чего ты хотела? Постарайся в следующий раз получше, Ка-те-ри-на.

***

Мария собиралась вернуться домой пораньше, едва только отыграет последняя композиция, а вместо этого задержалась — возле общего туалета собралась толкучка людей, желающих воспользоваться им по назначению и не очень в неизбежном желании извергнуть обратно в мир все излишки выпитого за вечер. Марии он был нужен, но нежелание ждать и отвращение перевешивало — к счастью, одна из знакомых бэк-вокалисток разрешила ей воспользоваться служебным и даже услужливо объяснила как до него добраться.

Стоит ли говорить, что Марии это не помогло? Она надеялась, что большинство театров в городе плюс-минус строятся одинаковыми, за исключением внешнего оснащения, и имеют общую планировку, но попытка воспользоваться этим предположением лишь сильнее её запутала — спустя несколько минут бесплодных плутаний по залам, она поняла, что теперь совершенно не имеет понятия где находится.

К счастью, послышались шаги. О, так она сможет попросить её провести.

Отредактировано Певчая (2024-04-17 14:37:09)

Подпись автора

Первым делом — отпрянуть. Марии, когда она получает возможность свой жест обмозговать, эта поспешность и даже некоторый испуг в движениях не нравятся, но это — не страх и даже не её решение, когда она подаётся подальше от возникшей за ней фигуры. Рефлексы. Во вторую очередь — попытаться вернуть себе лицо, почти буквально вместе с безмятежным выражением и брошенной фразе:

— Ты так быстро по мне соскучилась? — её напрягает присутствие здесь Катерины, вокруг нет людей, она не имела понятия где выход и не надеялась найти в лице этой женщины помощь. Кто будет провожать до туалета человека, которому желал краха всей жизни? Впрочем, оставался вариант в котором Катерина осознала свою ошибку и пришла извиниться. С каждой секундой молчаливого наблюдения Марии всё меньше верилось в эту наивную возможность.

Мария надеялась встретить свою знакомую, которая, быть может, отправилась её искать, заметив столь долгое отсутствие (маловероятно, Лена скорее всего уже ушла или присоединилась к отдыхающим) или работника сцены, одного из тех кому положено было находиться и работать из закулисья, на худой конец — любую девушку, кроме этой единственной. После их разговора в бальной зале, встреча с ней, Катериной, в полутьме служебных помещений оставляла впечатления не лучше, чем встреча с каким-нибудь посторонним мужчиной. И тем и другим здесь быть не положено.

Мария отходит ещё на пару шагов и смотрит на протянутую ей руку с недоверием — именно сейчас в памяти мелькают все те прямолинейные наставления, когда её мать опускалась на корточки, чтобы держать дочь за плечи в вкрадчиво всматриваться в её глаза. «Никуда не ходи с незнакомцами», «будь с кем-нибудь на связи, когда садишься в такси», «не давай понять, что ты одна и уязвима».

— Нет, — первая за этот вечер настоящая, а не нарисованная, улыбка Марии мягкая, одними уголками губ, спокойная, словно она и не врёт вовсе — роль кажется ей наиболее важной из тех, что она исполняла в последнее время. Непринуждённо поправляет выбившуюся прядь волос из тех, что ещё совсем недавно удерживали ленты маски, а теперь — слегка путались в беспорядке, на самом деле пытаясь занять руки в лёгком волнении. — У меня здесь встреча, мне хотели показать какую-то красивую декорацию оставшуюся от одной из прошлых постановок. Если кратко — ничего, что касалось бы тебя.

Нельзя выражаться слишком абстрактно, это не будет убедительно, но и не стоит углубляться в излишние детали — подозрительно, словно тебя стремятся убедить, не говоря уже о том, как легко было попасться на несоответствия деталей... Мария задумывается об этом слегка запоздало, когда уже произносит кое-что потенциально лишнее — как давно она проходила зал с декорациями? Она точно его видела, но теперь не была уверена в какую это сторону. Шагов не было раньше или она просто не прислушивалась? Не следила же Катерина за ней?

— Ну а ты? Сомневаюсь, что тебе разрешено здесь находиться.

Отредактировано Певчая (2024-04-29 19:24:47)

Подпись автора

Ответ странный, чужое приближение напрягающее, Мария зеркально делает шаг назад... но в попытке поддержать расстояние между ними, почему-то оказывается к Катерине в опасной близости. Когда её хватают, всё происходит слишком быстро — она должна кричать, ей это нужно, если она хочет привлечь помощь, но от испуга воздух спирает в лёгких, а звуки застревают в горле — где-то аккурат под сжавшими шею пальцами. Болезненно жмурится, приложившись затылком, но закрывать глаза, оставаясь в неведении ещё на лишних пару секунд слишком страшно.

Искажённое страхом и непониманием лицо — самое искренне, что Катерина получила от неё за весь этот вечер. Укрытые тканью пальцы даже не царапают, а беспомощно трутся о взявшую за шею руку, не в силах отстранить её от себя.

Мария была насторожена, но не воспринимала её всерьёз, как настоящую угрозу. Она вовсе привыкла ничего не воспринимать как настоящую проблему и угрозу — чувствовала себя неприкосновенной с тех пор как получила возможность так или иначе делать с другими людьми что вздумается, при этом не разбираясь с последствиями — словом, всегда. Не было ничего, что не могли решить или замять деньги.

Деньги не помогут, если её решат придушить здесь и сейчас, но её даже не волнует «за что».

На языке крутятся оскорбления и вопросы, но ни один вариант она не решается озвучить — не боится спровоцировать и без того слетевшую с катушек Катерину, но все они кажутся ей вторичными, затмлёнными одной лишь беззвучной просьбой «отпусти». Тогда она отсюда выберется, у неё появится шанс...

И в тот момент, когда женщина предлагает ей игру, предполагая, что она может отсюда сбежать, Мария осознаёт, что это невозможно, но, вопреки этой мысли, коротко выдыхает «да», соглашаясь с её условиями. Не стоило обманываться этой иллюзией выбора — с ней всё равно сделают... что-то, о степени паршивости чего ей оставалось только догадываться, но это — по крайней мере надежда если не на выход, то на то, что в театре ещё остались неравнодушные к её судьбе люди, до которых она, быть может, сумеет докричаться. Она уверена, что они не могли так скоро разойтись.

Мария не имеет представления куда бежать, но едва хватка ослабевает, отталкивает Катерину от себя и срывается с места, на ходу подбирая подол юбок. Перед глазами мелькают знакомые дверные таблички — кажется, она повернула туда откуда и пришла, но не имела понятия хорошо это или плохо, и поможет ли ей вовсе обратный путь.

— Помогите! Кто-нибудь! — голос вновь обретает силу, словно ей и вправду так мешала чужая рука, а не давящее присутствие и нависшая над ней угроза.

Вереница дверей и гладкие стены, картины, настенные светильники, обманчиво сделанные под старину, повороты и развилки — кто бы не строил это здание, Мария уже ненавидела их, пытаясь рассмотреть на бегу хоть что-то знакомое в дверных табличках. У неё нет права ни остановиться, ни замедлиться — она слышит за собой шаги, слегка радуется, но нисколько не расслабляется, когда они становятся тише, словно бы ей удалось отбиться. В этом остаётся что-то паршивое, горькое и неправильное; она осматривается на развилках, ожидая что Катерина появится из другого коридора, решив каким-то образом её обойти и перехватить.

Коридор снова разветвляется, но на этот раз дверь в углу похожа на ту, через которую она сюда попала — Мария кидается к ней с робкой надеждой и дёргает за ручку, но та не поддаётся. Заперто. В недоверии она дёргает ещё, снова и сильнее, поддаваясь нарастающей панике, дверь гремит в её руках, но остаётся неподвижна. Кто мог её запереть? Кто-то из персонала? Едва ли праздник успел закончиться, помнится, в конце ещё должна быть парочка не музыкальных выступлений и завершающая речь. У Катерины оказались ключи? Но откуда?

— Помогите! Помогите, за мной гонятся! — в отчаянии она бьёт кулаками по двери, но ничего не происходит — она не отворяется, из-за неё даже не слышны свидетельства чьего-либо присутствия... но за своей спиной даже вопреки всему создаваемому ею же самой шуму Мария отчётливо слышит вновь возникшие приближающиеся шаги. Быстрые... От этого звука внутри холодеет, она даже не решается оглянуться, чтобы посмотреть на его источник, лишь снова срывается с места. — Чёрт...

Ей не отказывало рациональное мышление как и всё ещё горящая, пусть и чересчур тускло, надежда. Здесь должно быть ещё несколько выходов — напрямую на сцену и на противоположной стороне залы, не могли же они все оказаться перекрыты? А может, оказалось бы безопаснее спрятаться в одном из помещений?

Каблуки низкие и не мешают, но стук, который раздаётся с каждым шагом в полной тишине безлюдных помещений — ужасающ. Туфли она торопливо, в панике скидывает едва скрывшись за первым же поворотом. Ей страшно, не в последнюю очередь — потому что она даже не знает, от чего именно бежит и что произойдёт, если она остановится, поэтому от мысли выбрать себе место поукромнее и попытаться залечь там ей неуютно, и тем не менее, она готовится к тому, что это может понадобиться — и надеется, что сможет оторваться и остаться незамеченной с едва уловимыми шлепками босых ног по полу.

Это также значило, что ей нельзя звать на помощь, но это — скорее паническое, чем действительно способное ей помочь.

Впереди виднеется зал с декорациями.

Подпись автора

У неё разыгралось воображение? Там был кто-то ещё? Или Катерина настолько хорошо знала эти помещения, что даже оставаясь преследовательницей смогла её опередить? Оставленная ею совсем недавно туфелька производит на Марию впечатление, взгляд с неё не сходит даже когда та отлетает на пол. Внутри расползается что-то гадкое и удушающе едкое, ложится на грудь тяжестью могильной плиты, приминая и без того едва тлеющий уголёк надежды. Нет. У неё не было надежды, с самого начала, с первой минуты, когда Катерина прижала её к стене — просто ей не оставалось ничего большего, чем до последнего пытаться сделать что-то. Не выбраться. Не спастись. Просто — хотя бы не сдаться без боя, даже если его наличие было кем-то запланировано и, судя по тому как Катерина с ней играется, приносило этому кому-то удовлетворение. Мария не привыкла сдаваться — это как минимум унизительно, как максимум — ничерта она не будет подстраиваться и лебезить перед какой-то мразью, этого совершенно не заслуживающей.

...её внимание привлекает маска. Мария уже забыла о ней, но теперь — наблюдала за тем, что от неё осталось, с горьким сожалением. Это был подарок как и жемчужное колье на её шее; заботливые материнские руки помогали ей вплести в волосы ленты перед отправлением на вечер, теперь — это воспоминание было разодрано подобно хрупкому в неаккуратных руках материалу маски. Она не жалеет, что не обратила на неё большего внимания ранее, едва только потеряв, ведь спастись было и оставалось для неё важнее, но обида слегка трогает даже застывшее в страхе сердце. Ткань подола мнётся в пальцах, Мария пятится, словно её в любой момент начнут ловить.

Ничего. Это, даже если приводящая в ужас, всё ещё передышка, возможность перевести дыхание перед новым забегом, если ей позволят. У неё будет ещё попытка. Осталось ещё два выхода, которые она может проверить. Всегда оставался шанс на счастливую случайность... Главное не отчаиваться и что-нибудь придумать.

— Мне плевать кто ты. Это явно было неприятное знакомство, — не сдерживается от того чтобы огрызнуться, имея на это полное право, пока эти условные тридцать пять очков остаются недостижимыми, не имея даже условий получения. Ей не интересна эта женщина, её история и причины, словно они могли стать оправданием её поведению и поступкам, но невольно Мария всё равно в обратном порядке перебирает в голове знакомых носивших её имя — старшая сестра первого жениха, девочка из первой труппы, две сокурсницы...

Она не успевает закончить, вопреки крику, требованию, собственному желанию — не сводя с Катерины взгляда, Мария с места не трогается, замирает испуганно после прилетевшего едва не в неё мяча, на ватных ногах покачиваясь, и лишь потом шаг за шагом, словно суставы нужно было разработать прежде чем они смогут прийти в полноценное движение, вернулась к этой бессмысленной гонке, не разбирая дороги.

Снова коридоры, картины, светильники, повороты. Всё это бессмысленно, она не знает куда ей нужно, на бегу и второпях — не успевает запомнить направления, лишь бесплодно мечется в панике. Ей кажется, что она вернулась туда, где была, в следующий момент — уже видит коридор, который кажется ей незнакомым, пытается ориентироваться по картинам, но путается, когда пара из них повторяется. Приглядывается к стенам в надежде увидеть план пожарных выходов, но не находит и их.

Давящее ощущение преследования не покидает её, даже когда она не слышит ни шагов, ни шорохов, ни какого-либо шума кроме собственных шагов и частого, загнанного дыхания; она не хочет знать, что произойдёт, когда Катерине надоест с ней играться и не тешит себя надеждой на то, что попытка запугивания была самоцелью. Паника, необъяснимо слегка утихшая, стоило Катерине оказаться на виду, возрастала снова, словно приводящий в ужас паук скрылся из поля зрения и теперь мог оказаться где угодно, даже на тебе самой. Мария не боялась пауков, но, к сожалению, и Катерина не была арахной, даже если плела свои сети.

Она не знает куда. Кладовка, чьи-то кабинеты, гримёрная — Мария, устав метаться впустую, дёргает запертые двери в надежде попасть хоть куда-нибудь, где можно хотя бы спрятаться, если не выбраться наружу.

Босые ноги мёрзнут на холодной гладкой плитке. Первой открытой дверью оказывается ведущая в туалет; Мария невесело усмехается своей находке — удивительно как разлившийся по венам адреналин заставил её забыть о всякой физической нужде, в чём, конечно, был свой плюс, но отыщи она заветную кабинку раньше, могла бы избежать всей этой жестокой игры вовсе. На мысли и фантазии о том как всё могло сложиться нет времени, Марию не отпускает ощущение что её скоро догонят, вот-вот распахнётся дверь и... Она осматривается, но спрятаться здесь почти негде — кабинки запросто можно проверить и ей некуда будет из них сбежать, пожалуй, остаться здесь — добровольно загнать себя в угол, но у неё уже нет других альтернатив. В углу, подле раковины, находится тумба, Мария хватается за неё, слегка тянет, проверяя, и, убедившись, что та не привинчена к полу, пытается перегородить ею дверь. В руках хрупкой девушки поддаётся тяжело.

Подпись автора

Мария торопится, слыша за дверью заупокойную мелодию, ругается себе под нос, осознавая с каким трудом ей даётся каждый сантиметр, и принимает смиренно как должное очевидный факт — она не успевает. Это могло бы выглядеть и звучать как сцена в каком-нибудь триллере, лишённом мистицизма, но полном выражения идеи о том, что самые пугающие существа не призраки и демоны, а сами люди, способные на немалые зверства. Иногда она прекрасно знала какие.

Эта сцена могла бы выглядеть слегка нелепой с экранов — затянувшиеся бесплодные взмахи птичьих крыльев, угодивших в сети, рано или поздно начинали надоедать, Мария и сама чувствовала себя чертовски уставшей от свалившейся на неё проблемы и застрявшего в горле комка эмоций, но какую бы роль не играла Катерина, страх был настоящим и толкал вперёд. Иногда — в тупик.

Дверь приоткрывается, Мария в ужасе перевешивается через тумбу и пытается толкнуть её обратно, но вопреки приложенному усилию та лишь пружинит и распахивается пуще прежнего. Ещё одна бессмысленная попытка держать дистанцию — тумба остаётся на месте, так и не выполнившая свою фунцию, пока Мария пятится подальше от двери. Осматривается и за неимением других средств самообороны хватает с длинной раковины один из флаконов с жидким мылом. В лучшем случае он разобьётся и зальёт преследовательнице глаза, в худшем — это просто будет больно, если она вовсе не промахнётся, но пока бросить не решается, словно после этого жеста на неё точно набросятся. Пока что — не бросались. Разговаривали. Мария уже привычно пятится ещё дальше, но следит за тем чтобы не дать прижать себя к стенке.

— Не подходи, — она держится уверенно и ровно, как бы сильно страх не клокотал в груди, но это всё ещё неубедительное требование от девушки с баночкой мыла в руке, но ничего внушительнее она так и не нашла. В отличие от зала декораций, туалет в сравнении с ним — узкий, маленький, всего с одним выходом, преграждённым Катериной, Мария смотрит сквозь пришедшую — в дверной проём, но всё ещё старается отследить тот самый момент, когда она подастся навстречу чтобы сделать то самое «плохое», чтобы швырнуть в неё своей находкой. Тогда, быть может, если удастся её отвлечь, она сможет проскользнуть мимо... скорее всего, её схватят при попытке это сделать, сможет ли она тогда вырваться? В силе она ей не ровня. Были ли у неё другие варианты? Вопросы, которыми Мария задаётся вслух, куда больше призваны выиграть ей время для тех, что крутились в её черепной коробке, чем действительно её интересовали.

— Чего ты от меня хочешь? Ради чего весь этот цирк? — чего ради она гоняет её по театру? Речь не шла о деньгах, иначе Катерина уже могла выдвинуть свои условия, а, может, сперва хотела продемонстрировать по какой причине её предложение лучше принять. Она упоминала доставшуюся Марии роль — дело в ней? Конкурентка, не выдержавшая неудачи? В таком случае Катерина её, безусловно, не заслуживала, но и Марии она была не нужна и даром, отказаться не составило бы никакого труда. И всё же... повод мелковат. Тогда что?

Впрочем, вспоминая те же сцены фильмов ужасов, иногда людям вовсе не нужен был повод кроме собственной съехавшей крыши и тяги к садизму. Была ли сумасшедшей Катерина? Не хотелось бы, иначе с ней вовсе бессмысленно пытаться вести переговоры.

Подпись автора

Чужая голова отсчитывает оставшееся у Марии время подобно метроному; это размеренное покачивание приковывает к себе взгляд и гипнотизирует, но стоит ей опуститься ко второму плечу и в сознании загнанной в угол жертвы словно звучит сигнал — пора. Ещё ничего не кончено, победа не одержана, это — в упрямстве, с которым Мария, как и планировала, срывается с места после пусть и неудачного, но броска, в попытке оббежать живую изгородь, но её, ожидаемо, пихают назад. Ещё одна неудача раздражает, но не тушит боевой пыл хотя бы потому, что кроме него у Марии не осталось ничего. Справедливости ради, она и не ожидала, что это будет просто.

Мария не умела драться. Каким-то естественным образом вокруг неё, словно вокруг дамы в беде, собирались рыцари, готовые поднять за неё (или пару звонких монет) свой меч. Они были хорошей альтернативой тому чтобы марать собственные руки, к битве совершенно не приспособленные ещё с поры довольно болезненного детства, одарившего её не только лёгкой бледностью лица, но и слабостью в теле; и хотя с того времени прошло много лет, а отсутствие силы перестало быть нездоровым, образ хрупкой беспомощной девушки накрепко с ней сросся. Так было проще и удобнее манипулировать людьми. Так было просто привычнее, хоть ей и пришлось оставить эту часть себя неизменной, чтобы было куда легче поверить в то, что таковой она и являлась.

Сейчас ей очень хотелось поверить в собственную силу. Ухватившись за оттолкнувшую её руку, словно в попытке удержать равновесие, которое, на самом деле, не слишком-то пострадало (благо, босые ноги на плитке не скользили), она дёрнула Катерину на себя и синхронно с этим движением замахнулась — по плану нога должна была прилететь в промежность — по крайней мере, именно туда обычно советовали метить в критической ситуации сразу после глаз и горла. Возможно, стоило целиться в них.

Подпись автора

В самом деле, это так жалко выглядит и ощущается: то как Мария нелепо семенит следом, когда её тащат, как накрывает чужие пальцы на шее своими, безуспешно пытаясь их отодрать от себя, как болезненно сгибается, прикрывая руками живот и рёбра в инстинктивном желании защититься от нового удара, в то время как Катерина, казалось, её удара и не почувствовала. Мария, конечно, не рассчитывала, что противница скорчится и станет беспомощной, как то могло бы произойти с любым мужчиной на её месте, но всё же надеялась на нечто большее. Хотя бы замешательство, позволившее ей выиграть время. Обидно. Надеяться было глупо.

Угроза, прежде казавшаяся отдалённой и неизвестной, претворяется в жизнь, заявляя о себе - как минимум Катерина способна её избить, для этого ей хватало что желания, что силы, явно превосходящей. Марии хочется кричать, но удар вышиб из неё дух и вместо этого из неё вырывается лишь мучительный приглушённый стон. Перед глазами искрит и блещет выступившими слезами, в равной степени от столкновения со стеной и от удара коленом, в большей — от удушливого воспоминания. Для неё это второй случай, когда её бьют, первый когда она может хотя бы попытаться постоять за себя, и всё же удушающее чувство беспомощности у этих случаев тошнотворно схожее. По стенке она оседает на пол, присаживаясь на корточки.

Положение невыгодное, Мария не уверена что ей делать дальше, но возможности чтобы и дальше пытаться перетерпеть боль нет, и по наитию крепко хватается обеими руками за чужую ногу. Пытается дёрнуть в сторону, как то совсем недавно проделывала с рукой Катерины, чтобы уронить на свой уровень. Может быть после этого она даже успеет вскочить на ноги и сбежать отсюда... Каждая идея, мысль и действие оканчивались спасением, но Мария не имела понятия сколько в её трепыханиях было настоящих шансов на это.

Подпись автора

Страх ощущается почти физически: холодит спину, разливается по телу болью из самого его средоточения, схватывает дыхание. Живот и шея, пострадавшие за время их встречи сильнее всего, ноют тупой болью, саднит коленка, неудачно ударившаяся о плитку при падении; но, что сильнее всех этих физических чувств, её потряхивает от сковывающего ужаса, когда Катерина забирается на неё и придавливает к полу, лишая даже иллюзорных шансов сбежать.

Пока её стремятся обездвижить, она не прекращает попыток вырваться и отползти, даже чувствуя в крепости чужой хватки насколько это бесполезные усилия; она остаётся на месте, как прибитая булавками распятая бабочка. На глазах Марии выступают слёзы, проливаются с уголков глаз и катятся к виску, она хрипит и бьётся в отчаянии, когда одна из чужих рук сжимает её шею.

Юбка, придавленная к полу, мешается, но она достаточно широкая, чтобы всё ещё можно было приподнять ноги — это не помогает, но она всё равно трепыхается под нависшим над ней телом, не имея ни малейшего представления что ей делать теперь, обездвиженной и беспомощной. Даже если ей удастся высвободить руку, даже если обе, это едва ли поможет ей в таком положении. Словно позволяя ей в этом убедиться, судьба предоставляет Марии шанс вырвать руку, под коленом Катерины остаётся лишь сползшая с неё перчатка из тех, которые она за этот вечер уже много раз успела проклясть — она тянется к сдавившей шею руке, едва успевает впиться в неё ногтями в отчаянной попытке высвободиться, как её руку, вновь отпустив горло и запустив в неё судорожный глубокий вдох, снова перехватывают и возвращают на место, как бы сильно она не сопротивлялась. Это — уже не о спасении, разве что о краткой передышке и оттяжении неизбежного.

Горло снова сдавливают, но теперь это не предупреждение и не попытка удержать её на месте — дышать становится всё сложнее по мере того как сильнее впиваются пальцы, пока не затихает даже хрип. Мария беспомощно хватает воздух ртом, но уже не способна сделать ни малейшего вдоха. Больно. На коже наверняка останутся синяки и вмятины. Это не эмоциональное, верно? Катерина это и планировала с самого начала?

Мысль о смерти пульсирует кровью в висках, но перед глазами не проносится вся жизнь, никаких воспоминаний и сожалений, только она, Катерина — Мария жмурится лишь чтобы сморгнуть слёзы, смотрит на свою мучительницу широко распахнутыми в страхе глазами, вглядываясь в это шрамированное лицо и не веря, что оно станет последним, что она в своей жизни увидит. Она же убьёт её, верно?

Постепенно тело слабнет, сопротивление затихает и Мария медленно замирает на месте, успевая заметить как даже лицо перед ней передёргивает темнота. Паника, казалось бы, в этот самый момент обязанная достигнуть своего пика, затухает вместе с оказавшимся на грани сознанием.

Боль, уступая забвению, отступает.

Подпись автора

Тьма не успевает в полной мере объять сознание и все ощущения и боль накрывают её обратно. Мария закашливается хлынувшим в лёгкие воздухом, не понимая что происходит. Ей не дают прийти в себя и отдышаться, куда-то тянут, ставят на нетвёрдые ноги и толкают. Едва не упав, она хватается за что-то твёрдое и упирается в гладкую поверхность ладонями, царапает поверхность когда левую неприятно холодит. Взгляд едва фокусируется на размытом силуэте перед ней: девушка в отражении зеркала растрёпанная, бледная, с контрастно выделяющимися разводами чёрной туши, растёкшейся от плача, с тяжело вздымающейся от каждого нового вдоха грудью. Мария уязвлённо поджимает губы и щёку пересекает ещё одна окрашенная, тёмно-серая капля. Мария не хотела умереть, но вопреки всему ни чувство радости, ни облегчения не приходят из-за того что она осталась в живых.

Она не остаётся в зеркале одна надолго — за плечом возникает Катерина, прижимаясь к её спине уже знакомым не греющим теплом. Хочется отвести взгляд от её отражения, но Мария упрямо смотрит, чувствуя как неясное и спутанное сознание приводит в порядок что-то такое простое и примитивное как злость и раздражение. Решила поиграть в мстителя или борца за справедливость?

Не то чтобы Мария и вправду считала себя неприкосновенной — все они были людьми и с каждым могло произойти какое-нибудь дерьмо, подобное тому за её спиной — просто в большинстве случаев страх перед наказанием был притуплён, словно она всегда была готова сесть в тюрьму или получить сдачи за свои поступки, а благодаря обстоятельствам риск его получить был значительно снижен. Это, конечно, было куда страшнее, когда отдача уже дала о себе знать, если Катерина хотела познакомить её именно с этим чувством, то, что ж, ей удалось, но происходящее, озвученное в столь пафосных фразах, всё ещё оставалось в её глазах фарсом. В отличие от мучительницы она никого и никогда не пыталась убить, чтобы заслужить подобное. Но происходящее, конечно, не про справедливость, нет.

Катерина возится с её юбками, Мария хмурится, инстинктивно пытается свести ноги, но меж них тотчас проталкивается чужое колено и она лишь сжимает его бёдрами, всё ещё чувствуя себя слишком слабой и податливой после удушения. Нервничает, не до конца понимая причин происходящего, когда все слои юбок оказываются задраны.

— Что ты делаешь? — должно быть, прижмись к ней подобным образом любой мужчина, у неё и вправду не оставалось бы других вариантов что с ней собирались делать, но когда это Катерина, в голосе, помимо вновь нарастающей паники, слышатся растерянные нотки. В этом не ощущается ничего сексуального, несмотря на то как это выглядит — Мария не понимает зачем это могло бы понадобиться женщине, как не понимает и причинно-следственных связей в её мыслях, способных привести её к идее что именно это — хороший вариант чтобы отомстить. Напрягается всем телом, стоит по бедру скользнуть ладони, но ещё — не реагирует в полной мере, не понимая, не веря в то что Катерина собирается сделать.

Почти невинная растерянность вмиг сменяется животным ужасом, когда до уха долетает звук рвущейся ткани. Нет, пожалуйста, что угодно, только не это...

— Стой! — вскрикивает, жмётся к ней спиной, словно это поможет избежать отрезвляющего как разряд тока прикосновения к промежности. Страх придаёт сил, в панике, не раздумывая, Мария немного ниже пригибается к раковине лишь чтобы взять чуть больший размах — разница в росте мешает, но Катерина наклоняется вместе с ней, продолжая прижиматься, и ей не остаётся ничего, кроме как понадеяться на случай — она резко вскидывается, отталкиваясь ладонями от столешницы, подаётся назад, толкая и в то же время надеясь заехать затылком ей в лицо. От столкновения больно почти как от удара об стенку, но мысль о том что она попала не то чтобы её воодушевляет — в мыслях нет ничего, кроме страстной жажды вырваться, и она бьётся в чужих руках, предпринимает ещё одну попытку, точно так же беспорядочно ударяясь об неё снова и отпихивая, вместе с тем наступив ей на ступню пяткой — едва ли она ощутит через плотный материал ботинок, но Мария уже даже не размышляет о своих шансах и предпочтительных вариантах, просто действуя.

— Помогите! — она кричит снова, хоть и уверена что её не услышат, но это — не для кого-то за дверью, это — для неё самой, чтобы знать что по крайней мере она сделала всё что могла.

Отредактировано Певчая (2024-04-29 19:32:12)

Подпись автора

Мария упирается, но это не спасает её от столкновения с раковиной — её сил не было достаточно и раньше, что уж говорить про сейчас, когда она чувствовала себя хоть и упрямо готовой сопротивляться, но значительно ослабевшей. Боль острая, пронзающая, нос звонко хрустит и губы начинает заливать что-то тёплое и солёное. Она болезненно стонет, ёрзает, пытаясь немного повернуть голову — её продолжают вдавливать в мраморную поверхность и от этого только больнее. Мария не прекращает ёрзать и извиваться, пытаясь вырваться, пнуть поднятой на край раковин ногой, или сделать ещё хоть что-нибудь, на что она, в самом деле, в её положении была уже не способна; это отнимает всё больше сил и всё больше надежды, когда несмотря на все её трепыхания между ног снова ложатся чужие пальцы. Благо, руки свободны — её слишком тесно вдавили в раковину, чтобы она могла попытаться подлезть под юбку и прикрыться, но зато вместо этого они находят вцепившиеся в волосы пальцы, царапают и пытаются их отодрать, а ощутив на какое-то мгновение чуть больше свободы, Мария пытается приподняться — лишь чтобы в следующее же мгновение снова оказаться вбитой в мрамор.

Перед глазами искрит и мерцает, голова кружится, хотя она больше не двигается с места, парализованная ударом по уже и без того сломанному носу. Слишком много ощущений, много боли, к которой Мария не была привычной, как бы не старалась действовать ей вопреки; её бьёт крупной дрожью, слёзы катятся неподконтрольным потоком, нервы стягиваются тугим комом в животе, когда она чувствует...

— Пожалуйста... Не надо... — ...как пальцы снова касаются её, а что-то прохладное и густое мажет меж складок. Мария меж всхлипами повторяет просьбы и мольбы, пока не прерывается на полуслове — палец, игнорируя её лепет, бесцеремонно толкается внутрь.

Смерть и вправду никогда не была желанием Марии, и всё же какая-то её часть сейчас чувствует разочарование, что совсем недавно воздух ей не перекрыли ещё хотя бы на пару минут дольше. Гордая смерть в борьбе за жизнь лучше неизвестно насколько краткого существования обесчещенной женщины — такие мысли посещали её, когда она слышала о чужих трагедиях, но сейчас в её голове звеняще пусто.

Пронзительный крик оканчивается громкими безудержными рыданиями, сотрясшими всё её тело. На этот раз Мария не пытается ни позвать на помощь, ни умолять Катерину остановиться, словно вмиг смирившись с неизбежностью происходящего — преодолев эту преграду, её мучительница уже не остановится.

Стенки не разработанные, и без того узкие, судорожно сжимаются сильнее, препятствуя грубому проникновению, но вопреки своей цели лишь позволяют лучше прочувствовать каждое движение внутри. Один палец, тонкий и чем-то смазанный, зажат в ней, но не испытывает больших проблем, скользя в ней; стоит к нему присоединиться второму и Мария снова вскрикивает, дёргается, безуспешно пытаясь ссадиться с пальцев. Кажется, что-то рвётся сильнее, она чувствует кровь, потёкшую по внутренней стороне бедра, дрожит оголённым комком нервов, в который безостановочно тыкали палкой, и болезненно стонет.

Секс в её представлении всегда был неприятным событием и источником проблем — Марии казалось, что самым мерзким был тот, что она застала в кабинете своего отчима, который не удосужился даже остановиться, уже в присутствии падчерицы подбадривающе подталкивая голову своей подчинённой. Тогда она думала, что это отвратительно — ради плотских желаний предавать её мать, искренне и беззаветно его любившую, и хуже этого не могло быть ничего. Но ещё никогда секс не был настолько тошнотворен как сейчас — при всём страхе перед ним, даже Марии тяжело назвать это насилие просто сексом.

Мария чувствует это отвращение физически, в подступившем к горлу коме, в скрутившихся внутренностях, в замершем мерзком чувстве на грани, когда тебя ещё не вывернуло, но ты уже близка к этому. Пальцы грубо елозят в ней, силой компенсируя неподготовленность девственного ещё совсем недавно лона; распирающее ощущение смешивается с болью и жжением и с чем-то ещё гадким, вылетевшим у неё из головы с тех пор как началась погоня.

Возможно, правильным решением было расслабиться и позволить всему этому быстро закончиться, но даже от мысли об этом тошнит лишь сильнее.

Отредактировано Певчая (2024-04-29 19:30:22)

Подпись автора